Под Солигаличем, который для меня явился воплощением русской самобытности, есть местность, которая самобытна вдвойне. Местность эта называется Совега и включает куст деревень, живших своей особенной, можно даже сказать – обособившейся жизнью. Совежане и сами затрудняются сказать, кто именно несколько веков назад поселился среди болот и лесов, чтобы за всё отвечать только перед собой. Не то участники отряда Стеньки Разина, не то беглые вологодские крестьяне нашли труднодоступный уголок, основали новые населённые пункты – почИнки, поставили в них большие северные дома и зажили по своему разумению. Дома, кстати, на Совеге как минимум в одной деревне стоят совсем не так, как принято на Руси: повёрнуты не друг к другу, не к улице, а все, стоя вразнобой, глядят на тёплую южную сторону.
Нормальной дороги (впрочем, какой нормальной: она и сейчас грунтовая) на Совегу не было до конца восьмидесятых. Да и к Солигаличскому району её отнесли потому лишь, что только в Солигалич можно было кое-как добраться посуху. В советское время летал «кукурузник». А ещё Совега славилась и своими словечками, и своей пляской, и тем, что фамилий на всю Совегу было всего несколько: в одной деревне жили, скажем, Дудины, в другой – Завьяловы. Поэтому давали друг другу прозвища. А одна беззаботная семейка ушла как-то гулять в лес, не погасив огонь в печи. Дом у гулён сгорел, а сами они стали зваться Гулёнкиными.
Солигалич, как и Чухлома с Галичем, активно промышлял отходничеством. Вместо малопродуктивного в этих местах сельского хозяйства народ кормил себя заработками, ради которых массово уезжал в Питер. А вот на Совеге это принято не было. Колхоз при коммунистах давал лучшие показатели по району. Да что колхоз: в конце двадцатых на Совеге жило четыре тысячи человек, а во всём районе – более 60 тысяч. В войну шестеро солигаличан удостоились звания Героев СССР. И трое из них – совежане.
Сейчас на Совеге осталось сто человек. Молодёжи мало, детей нет вообще. Убийственным для Совеги стал 2009 год, когда закрылись школа и интернат для престарелых, в котором были какие-никакие рабочие места. Но Совега жива. Здесь есть небольшой музей, где нам рассказали об этой местности и её людях, накормили вкусными блинами, испечёнными к нашими приезду.
А над Совегой небо в солнечную погоду в клеточку. Над ней по короткой северной дуге летают самолёты. Какие-нибудь солидные дядьки торопятся из Лондона в Токио и даже не знают, что внизу простые русские люди впрягают в телеги лошадей и отправляют смски, подбрасывая телефоны в воздух: связь тут тоже никакая.
Русские уходят.
«Каждый русский писатель хоть немного деревенщик, если он русский. Вся Россия – деревня, и чуть-чуть рассыпано провинциальных городов, и одинокий Санкт-Петербург. И заселённая нерусскими Москва. И опять – деревни. Как тут не стать деревенщиком, если в избах над вечным покоем в России живёт больше людей, чем в трёх европейских странах.
Мы затеряны в снегах, и счастливы этим...
Русь моя, голоса твои меж рёбер эхом. Сердце внутри. Люблю и – бьётся. А разлюблю и...
Время, вперёд! Рядом, время! Мы отцы и дети гениальных песен и книг. Мы пришли из России и уйдём в неё. Если она нас примет.»
(Захар Прилепин. Я пришёл из России.)
Она простит и примет. Пока ещё есть куда возвращаться.
